Между тем паломники продолжали громогласно возносить молитвы, а старый капитан, отгоняя с дороги слишком близко напирающие льдины, неуклонно удерживал плот на самой стремнине быстрого течения Ангары.
К восьми часам вечера окрестности накрыла глубокая тьма, впрочем, этого следовало ожидать, взглянув на небо. Недавно народившийся месяц едва показался над горизонтом, а выше не поднимался. Если смотреть с середины реки, берегов не разглядишь. Скалы уже на небольшой высоте тонули в тяжелых тучах, которые еле-еле тащились по небу. Время от времени с востока долетали некие дуновения слабого ветерка, но они, казалось, почти мгновенно угасали в тесной долине Ангары.
Темнота, несомненно и при том весьма существенно, благоприятствовала планам беглецов. В самом деле, хотя захватчики бесспорно расставили свои аванпосты по обоим берегам реки, у плота оставался солидный шанс проскочить незаметно. Было также маловероятно, что осаждающие перекрыли Ангару вверх по течению от Иркутска, ведь они знали, что с юга русским нечего ждать подкрепления. Впрочем, еще немного – и сама природа того гляди воздвигнет этот барьер, если мороз скует воедино ледяную крошку, все гуще заполняющую ангарское русло.
На плоту теперь воцарилась полная тишина. С тех пор как он поплыл вниз по реке, голоса паломников умолкли. Они продолжали молиться, но тактихо, что с берега это бормотание никто бы не услышал. Беглецы лежали на бревенчатом помосте, очертания их распростертых тел почти не выступали над поверхностью воды. Старый капитан улегся впереди, его помощники расположились рядом, их единственной заботой было отгонять преграждающие путь льдины, и они справлялись с этим без шума.
Пока небольшие дрейфующие льдины тоже были благоприятным фактором, лишь бы в дальнейшем они не обернулись непроходимым затором, преградив дорогу плоту. Ведь на чистой речной глади его могли бы заметить даже в темноте, а двигаясь в этой массе, где ворочались куски льда различных размеров и форм, он сливался с ней, к тому же льдины, сталкиваясь, производили шум, способный заглушить любые подозрительные звуки.
Между тем воздух стал пронизывающе холодным, беглецы жестоко страдали, не имея иной защиты, кроме нескольких березовых веток. Люди жались друг к другу, пытаясь спастись от крепчающего мороза, который в ту ночь достиг, по-видимому, минус десяти. Легкий восточный ветерок, прилетающий с заснеженных горных вершин, касаясь кожи, причинял острую боль.
Михаил Строгов и Надя, лежа на корме, без жалоб переносили это новое мучение. Альсид Жоливе и Гарри Блаунт, расположившись рядом с ними, тоже прилагали все усилия, чтобы достойно выдержать первые атаки сибирской зимы. Ни те, ни другие больше не пытались беседовать, даже вполголоса. К тому же ситуация, в которой они находились, поглощала все их внимание. В любой момент могло произойти что-нибудь опасное, даже такая катастрофа, из которой никто не выберется невредимым.
Для человека, который рассчитывал вот-вот достигнуть своей цели, Михаил Строгов держался на диво спокойно. Впрочем, присутствие духа никогда ему не изменяло, он сохранял хладнокровие и в самых отчаянных положениях. А ныне Михаил предвидел, что близок час, когда ему наконец можно будет подумать о своей матери, о Наде, о себе самом! Онуже ничего не страшился, кроме последнего невезения: только бы плот не вмерз в лед прежде, чем они достигнут Иркутска! Только об этом он и думал, впрочем, готовый, если потребуется, рискнуть на какую-нибудь неслыханно дерзкую попытку.
Надя, придя в себя после нескольких часов отдыха, восстановила физические силы, подчас грозившие надломиться от чрезмерных тягот, хотя ничто не могло поколебать твердости ее духа. Она тоже думала о том, что если Михаилу ради достижения своей цели потребуются новые усилия, ей необходимо быть рядом, чтобы направлять его. Однако по мере того, как они приближались к Иркутску, в сознании девушки все живее и ярче представлялся образ ее отца. Она видела его в осажденном городе, вдали от тех, кто ему дорог, но была уверена, что он борется с захватчиками со всем пылом своего патриотизма. Через несколько часов, если небеса наконец будут милостивы к ним, она сможет обнять его, передать ему последние слова своей матери, и больше ничто уже их не разлучит. Если ссылка Василия Федорова окажется бессрочной, его дочь останется рядом с ним, такой же изгнанницей. Затем, повинуясь естественной склонности, ее мысли вновь обратились к тому, кому она обязана тем, что сможет увидеть отца, к великодушному спутнику, «брату», который, когда бухарцы будут отброшены, отправится в обратный путь, в Москву, и, может быть, им уже никогда не приведется встретиться!..
Что до Альсида Жоливе и Гарри Блаунта, у обоих на уме было одно: складывается крайне драматическая ситуация, и, если все пойдет должным образом, она сулит хроникерам интереснейший материал. Таким образом, англичанин думал о читателях «Дейли телеграф», а француз – о своей кузине Мадлен. По сути, ими владели весьма сходные чувства.
«Э, тем лучше! – говорил себе Альсид Жоливе. – Чтобы взволновать, надо и самому поволноваться! Помнится, на эту тему есть даже какой-то известный стих, но, вот черт, не могу вспомнить…»
И он напрягал свои столь много повидавшие глаза, силясь проникнуть взглядом сквозь завесу темноты, окутавшей реку.
Однако порой весь этот мрак отступал, и при ярко вспыхнувшем фантастическом свете становились видны берега, которые выглядели совершенно нереальными. Это происходило, если там пылал лес или какая-нибудь приречная деревня, еще не догорев, озаряла окружающий пейзаж, создавая мрачную репродукцию дневных картин с добавлением резких контрастов ночи. Тогда Ангара вся целиком загоралась тысячами огней. Каждая ледышка, большая или маленькая, становилась зеркалом, отражавшим огонь под всеми мыслимыми углами, река превращалась в некое подобие гигантской многоцветной радуги, которая вся переливалась, повинуясь прихотям течения. Среди ослепительных бликов этих плавучих зеркал плот терялся, никем не замечаемый.