Вокруг света за 80 дней. Михаил Строгов - Страница 143

143

Сангарра некогда была замешана в одном крайне серьезном деле, но русский офицер вызволил ее из беды. Она не забывала, чем обязана ему, и была предана своему спасителю душой и телом. Когда Иван Огаров встал на путь измены, онживо сообразил, сколько пользы сможет принести емутакая союзница. Что бы он ей ни приказал, Сангарра все исполняла. Непостижимый инстинкт, еще более могущественный, чем чувство благодарности, побуждал ее стать рабой предателя, к которому она привязалась с первыхже дней его сибирского изгнания. Наперсница и сообщница, не имеющая ни родины, ни семьи, Сангарра охотно поставила свою бродяжью жизнь на службу захватчикам, которых Иван Огаров натравил на Сибирь. Кчрезвычайному коварству, естественному для ее племени, в натуре Сангарры добавлялась яростная энергия, не знающая ни милости, ни прощения. Эта дикарка была бы достойна разделять с апачем его вигвам или с островитянином Андаманского архипелага его хижину.

Со времени прибытия в Омск, где она со своими цыганками присоединилась к Ивану Огарову, Сангарра его больше не покидала. Обстоятельства, при которых он столкнулся с Михаилом Строговым и Марфой, были ей известны. Знала она и о его опасениях, связанных с царским посланцем, и разделяла их. Коль скоро Марфа Строгова в плену, эта женщина сумеет ее пытать со всей изощренностью самых свирепых краснокожих, только бы выведать ее секрет. Но время, когда Ивану Огарову понадобилось бы вырвать у старой сибирячки ее тайну, еще не пришло. Сангарра должна была подождать, и она ждала, не спуская глаз с той, которая не подозревала, что за ней шпионят, не знала, что ее малейший жест, любое слово день и ночь находятся под надзором. Цыганка особенно чутко вслушивалась, не сорвется ли сует Марфы слово «сын», но до сих пор невозмутимое спокойствие старухи расстраивало ее замыслы.

А между тем при первых же звуках труб главнокомандующий от артиллерии и старший конюший выехали с блестящим эскортом узбекской кавалерии, чтобы с почетом встретить Ивана Огарова на подступах к лагерю.

Как только он предстал перед ними, они оказали ему высочайшие почести и пригласили посетить в их сопровождении шатер Феофар-хана.

Полковник Огаров, как всегда, невозмутимый, на любезности важных сановников, присланных, чтобы встретить его, отвечал холодно. Он был одет очень просто, но все еще не без дерзкой бравады продолжал носить мундир русского офицера.

В тот момент, когда он хлестнул коня, побуждая его перескочить через ограду лагеря, Сангарра, пройдя среди всадников эскорта, подошла к Огарову и замерла перед ним неподвижно.

– Ничего? – спросил он.

– Ничего.

– Будь терпеливой.

– Но время, когда ты заставишь старуху говорить, уже близко?

– Оно приближается, Сангарра.

– И когда же старуха заговорит?

– Когда прибудем в Томск.

– Скоро?

– Через три дня.

В больших черных глазах Сангарры сверкнул необычный огонь, и она удалилась спокойным, ровным шагом.

Огаров стиснул коленями бока коня и, сопровождаемый штабными офицерами из числа подданных эмира, поскакал к шатру Феофар-хана. Последний уже ждал своего сподвижника. Совет, состоящий из хранителя печати, улема и нескольких высокопоставленных сановников, занял свои места в шатре.

Спрыгнув с коня, Огаров вошел и предстал перед эмиром.

Феофар-хан был мужчиной лет сорока, рослым, с довольно бледным лицом, хранящим свирепое выражение, и злыми глазами. Черная борода, завитая мелкими кольцами, спускалась ему на грудь. В своем воинственном наряде, в кольчуге из золота и серебра, с перевязью, сверкающей драгоценными камнями, с кривой саблей в ножнах, инкрустированных так же роскошно, как ятаган, в сапогах с золотыми шпорами и шлеме с бриллиантовым султаном, искрящимся, как сноп огней, Феофар представлял собой скорее странное, чем внушительное зрелище, – этакая пародия на Сарданапала, абсолютный властитель, по своей прихоти играющий жизнью и достоянием подданных, тиран, чье могущество не имеет пределов, получивший у себя в Бухаре как особую привилегию звание эмира.

В тот момент, когда появился Иван Огаров, важные сановники восседали на подушках с золотыми фестонами, но Феофар поднялся с пышного дивана в глубине шатра, выстланного мягким, толстым бухарским ковром.

Эмир подошел к Огарову и удостоил его поцелуя, в значении которого сомневаться не приходилось. Сие лобзание ставило эмирского сподвижника на первое место в совете, на время вознося его даже выше улема.

Затем Феофар промолвил:

– Я не намерен задавать тебе вопросы. Просто говори, Иван. Здесь ты найдешь уши, как нельзя более расположенные услышать тебя.

Огаров свободно изъяснялся на родном языке эмира, вплетая в свою речь пышные обороты, характерные для восточной манеры выражаться.

– О владыка, сейчас не время для долгих речей. Тебе ведомо, что я совершил, встав во главе твоих войск. Долины Ишима и Иртыша теперь в нашей власти, твои всадники могут купать своих коней в водах этих рек, отныне принадлежащих тебе. Киргизские орды восстали по слову Феофархана, и главный сибирский тракт от Ишима до Томска в твоих руках. Итак, ты волен послать свои войска как на восток, где восходит солнце, так и на запад, где оно садится.

– Что, если я пойду вслед за солнцем? – вопросил эмир, который слушал очень внимательно, хотя по его лицу никак нельзя было угадать, что у него на уме.

– Вслед за солнцем – это значит в сторону Европы, дабы поскорее завоевать сибирские провинции от Тобольска до Урала.

143